Мы все проебываемся
Глава девятнадцатая
Глава девятнадцатая
Честно говоря, я не из тех людей, кому требуется быть постоянно занятым. Я не как большинство, не схожу с ума от обилия свободного времени. Не знаю — моему пониманию это недоступно. В перерывах между писательством и чтением, рисованием, игрой на музыкальных инструментах, прогулками и просмотром фильмов, все равно не так уж много времени остается, на все любимые занятия его не хватает. Так что, не могу сказать, что особо вдохновлен перспективой поисков постоянной работы.
Но работу найти все равно нужно, верно? Блин, у Сью Эллен ведь уже началась учеба в универе, а кроме этого она работает на полставки в бутике одежды в центре города, поэтому я чувствую себя полнейшим мудаком, сидя целыми днями дома.
Разумеется, я пишу книгу, но мой редактор из Нью-Йорка во время последнего нашего разговора ясно дала понять, что я не дождусь от нее денег, пока не пришлю нормальный, полноценный черновой вариант романа — а на это может уйти много времени.
Поэтому да, мне крайне необходимо найти еще одну работу, такую, знаете ли, настоящую работу.
Быстро получилось. Мы со Сью Эллен наведались в своеобразную, всевдо-хиппарскую копию кофешопов Сан-Франциско, расположенную через дорогу от нашего дома. Мы заказали напитки и сэндвичи, и поскольку атмосфера там была довольно приятная, и люди выглядели дружелюбными, я спросил не ищут ли они работников.
Тут же был вызван менеджер для проведения собеседования. Им оказалась женщина средних лет с длинными растрепанными волосами, в которые были вплетены цветы. Одета она была в бесформенное платье с каким-то африканским принтом. На ногах — сандалии. Когда я сказал ей, что родился в Беркли, рос в Сан-Франциско и успел поработать там в «Peet's Coffee», то на этом собеседование закончилось. После этого она хотела знать только, когда я смогу приступить к делу. И надо сказать, что мне крупно свезло, потому что если бы она позвонила на прежнее мое место работы и спросила о рекомендациях, то я влип бы в неприятности.
Но, блин, по крайней мере тогда я бы получил небольшую отсрочку. А сейчас мне нужно через пять минут явиться туда на инструктаж. Черт, я чувствую себя до боли тупым, больным и встревоженным — лежа здесь, на кровати Сью Эллен — на моей кровати — под вентилятором, крутящимся и раскачивающимся на потолке — изнемогающим от непривычной для начала лета жары — задыхающимся.
Но здесь, под вентилятором, я в безопасности. И система центрального кондиционирования, работающая днем и ночью, худо-бедно справляется, делая квартиру пригодной для жизни, хотя Сью Эллен из-за нее постоянно жалуется на большие счета за электроэнергию. Но квартира-то маленькая — одна спальня в дальней комнате и гостиная, совмещенная с кухней, окна которой выходят на улочку… ну, точнее, на переулок. В Чарльстоне их называют улицами, но на самом деле это переулки — переулки, куда все выбрасывают свой мусор, как в контейнеры, так и вокруг них. Признаться, я нигде еще не видел столько мусора, как тут. Как-то раз я шел по улице, собираясь встретить Сью Эллен после работы, и видел, как водитель из проезжавшей мимо машины выбросил в окно свои объедки из Макдональдса и пустой бумажный стаканчик, прямо на середину проезжей части.
Мусор забивается в желоба, в темных углах из-за него разводятся тараканы, и вдобавок мусор гниет на солнце. В заброшенных домах и на пустых участках скапливаются горы мусора. Ветер разносит запах помойки. Весь город провонял мусором — этот запах мешается с запахом нашего пота и выбросами с бумажной фабрики, расположенной ниже по реке. И наш маленький переулок, наша маленькая улочка — как апофеоз всего вышеперечисленного — тут вам и уйма ползающих насекомых, и дерьмо, и мусор, и черный асфальт — горячий словно раскаленный металл. Только здесь, внутри, я в безопасности — с кондиционером, вентилятором, моими книгами, моим писательством, сексом и видеомагнитофоном. Я хочу прятаться в этой квартире вечно. Хочу жить тут, как кот. Не желаю выходить в мир. Не желаю работать, знакомиться с новыми людьми, подвергать себя риску. Здесь, будучи в безопасности, я знаю, что со всем справлюсь. А когда нахожусь снаружи, то ни в чем не уверен. Но у меня нет выбора, ведь так? Я же не инвалид. Должен жить, как и все остальные. Нет во мне ничего такого, что спасло бы от выполнения обязанностей. Нужно учиться справляться с проблемами.
И я научусь. Я это сделаю.
Я заставляю себя встать, натягиваю какие-то штаны и понимаю, что уже вспотел. Сью Эллен купила пару динамиков для своего ноутбука, и я включаю один из электронных альбомов Майлса Дейвиса, который без спросу скачал через ее iTunes. Музыка быстрая, с безумным ритмом. Каким-то образом эта музыка помогает мне вспомнить, кто я есть на самом деле, понимаете? Любимая музыка всегда занимала особое место в моем сердце. За это и нужно держаться. Так что, я делаю звук погромче и продолжаю одеваться. Сью Эллен выделила моим вещам немного места в шкафу и освободила один из ящиков комода. Как бы то ни было, у меня и вещей почти нет. Все фотографии и постеры, развешанные по стенам, принадлежат ей. Диван и плюшевые кресла и стол и офисная мебель — все из ее прежнего дома. Остальные вещи она купила сама, но, разумеется, на деньги матери. Но теперь у меня есть работа, так что смогу оплачивать хотя бы часть наших расходов, несмотря на то, что минимальная заработная плата тут смехотворно маленькая — примерно шесть долларов в час. Но мое трудоустройство — скорее чисто символический жест, чем что-то другое. Доказательство того, что я не какой-то чертов жиголо. Доказательство того, что не пудрю мозги Сью Эллен.
И вот я надеваю туфли, зажигаю сигарету и выхожу к влажной, липкой жаре — солнцезащитные очки у меня так сильно запотевают, что почти ничего не видно. Переулок провонял мусором. Тощая бездомная кошка породы бобтейл спит в тени припаркованных машин. Мускулистый паренек с короткими дредами склонился над открытым капотом своей машины, возясь с я-без-понятия-чем. Мужик, которому я дал кличку «ублюдок», идет по узкой улице мне навстречу. Он каждый день примерно в это время совершает обход квартала — жирный, потный. Шорты цвета хаки впиваются ему в ягодицы. Гавайская рубашка, которая ему явно маловата, едва не лопается на животе. Белые носки плотно облегают мясистые икры. Шляется тут в своих белых удобных ортопедических кроссовках. Соломенная шляпа-пирожок надвинута на глаза. Я зову его ублюдком, потому что у него некая разновидность психического заболевания, заставляющая его часами бродить по окрестностям, останавливаться каждые десять минут и выкрикивать:
— Ты ублюдок!
Он ни к кому конкретно не обращается — или, может, обращается ко всем сразу. Когда я увидел его в первый раз, то попытался с ним поздороваться, но он просто повернулся ко мне и заорал:
— Мусору место в мусорном ведре!
Разумеется, мне жаль, что этот мужик не получает нормального лечения — скорее всего, потому что не может себе позволить визит к психиатру и лекарства. Вот еще одно доказательство коррумпированности нашей системы здравоохранения. С другой стороны, есть нечто успокаивающее в том, что ублюдок может спокойно и свободно бродить по округе, не боясь, что его обидят. Я имею в виду, что его воспринимают как эксцентричную часть окружающей обстановки — наряду с другими представителями группы сумасшедших бродяг, типа мужика, который каждый день носит строгие костюмы, орет «Иисус!» во всю силу своих легких, держа над головой какой-то сатанинский символ и шагает из одного конца города на другой, вне зависимости от погоды.
Они считаются такой же частью ландшафта, как живые дубы, древние кладбища, испанский мох, площади и парки, ночлежки и старые южные особняки. И я думаю, что есть в этом нечто достойное уважения. Но, возможно, я так думаю, потому что будучи сам наглухо ебнутым, наконец нашел место с подходящей атмосферкой.
И вот я шагаю вниз по улице — иду быстрым шагом, потому что боюсь опоздать.
Ублюдок орет:
— Ты ублюдок!
И я останавливаюсь, чтобы убедиться, что выброшенный окурок угодил прямиком в мусорное ведро.
Когда я учился в старшей школе, то вынужден был справляться со всем этим треклятым давлением, связанным с поступлением в университет, пытался разобраться, кто же я, черт возьми, такой, ругался с родителями, противостоял всему подряд, жил с ощущением безнадежности, чувствуя, что ни одно из занятий не сможет удовлетворить меня полностью… Догадываетесь, как сильно я тогда мечтал тронуться умом? Утратить связь с реальностью. Дрейфовать в пространстве иллюзий. Жить с закрытыми глазами. Легко. Иметь возможность бродить по Чарльстону, выкрикивая: «Ты ублюдок!». Никогда не работать, никого не любить, не заниматься самосовершенствованием. Никого не подводить. Каким же это было бы облегчением. Побег, за который никто не обвинит. Маленькая безобидная мечта. Фантазия. Романтизированная фильмами, книгами, песнями. «Король червей». «Пролетая над гнездом кукушки». Дэвид Боуи поет:
«И я скорее буду играть здесь
Со всеми сумасшедшими.
И я доволен, они выглядят как вменяемые, как я»
Но когда я повзрослел, то был вынужден посмотреть в лицо правде. Безумие не дарует свободу. Нет ничего романтического в том, чтобы таскаться по улицам дезориентированным и сумасшедшим, растерянным, запутавшимся, захваченным безумием. Иногда я просто хочу свернуться клубком в дальнем углу и лежать там до скончания времен. Иногда хочу бежать и орать и орать.
Но, как бы то ни было, пока я перехожу улицу, направляясь к кофешопу, то мне приходит в голову, что с Ублюдком у меня куда больше общего, чем когда-либо будет с ребятами-хиппи из художественной школы, являющимися моими коллегами. Я вижу их через большое стеклянное окно-витрину, они стоят за прилавком, болтают и смеются. Когда я захожу внутрь и представляюсь, никто из них не кажется особо впечатленным. Тут есть высокий и очень худой парень в крохотных джинсовых шортах, оголяющих его длинные, жилистые, бритые ноги. Из обуви он выбрал какие-то туфли-лодочки оранжевого цвета, носков не надел, а на его обтягивающей скромной футболке нанесен методом шелкографии рисунок парусника. Голова у него бритая, а шея и руки покрыты затейливыми сложными татуировками. На носу шикарные очки в дорогой оправе, и я готов поспорить, что очки ему нужны чисто для образа, а со зрением полный порядок. Зовут его Рафи.
Девушка выглядит попроще, у нее короткие черные волосы и узкое лицо. Одета неплохо — джинсы, футболка с треугольным вырезом и походные ботинки. Ее зовут Элайна. Полагаю, именно она займется моим обучением.
— Слушай, — говорю я ей, как только она собирается устроить для меня небольшую экскурсию по кофешопу, — знаешь, я когда-то был на твоем месте, учил новичка и просто хочу сказать, что ты насчет меня ты можешь не беспокоиться. Я знаю, что и как нужно делать, так что тебе не стоит даже напрягаться.
Она поворачивается, но не смотрит на меня. Уставилась в землю, шею вытянула вперед, такое впечатление, словно слова исходят из ее лба.
— Ой, ну само собой, ты сам во всем разберешься. Готова поспорить, ты устроился на эту работу, потому что считаешь, что легко с ней справишься, не так ли? Что ж, могу тебя сразу сказать — ничерта подобного. Мы работаем по восемь часов в день, а то и дольше, без перерывов. Мы все время на ногах, постоянно в движении. Если тебе нужна работенка, где можно целыми днями бездельничать, то ты ошибся дверью, парень. Мы здесь вкалываем по полной. Большинство новичков и недели не выдерживают. Ты правда считаешь, что работал в таких кофешопах как наш?
Она уставилась на меня своим лбом, руки засунула в карманы и сглотнула. Не совсем понимаю, что у нее за акцент — южанский, но несколько отличается от акцента Сью Эллен. У Элайны южная тягучесть смешивается со звонкостью жителей Среднего Запада.
По крайней мере, у ее лба.
— Нет, извини, я совсем не это имел в виду, — я заикаюсь как идиот, изо всех сил стараясь удержать на лице улыбку.
Черт, пора бы привыкнуть, что любой бесправный человек, получивший наконец должность с мало-мальской властью, относится в своей работе чересчур серьезно. Мне остается только сделать все возможное, чтобы она почувствовала собственную важность — незаменимость, понимаете — а именно изобразить будто я ее боюсь и уважаю. Разумеется, я не сомневаюсь, что справлюсь с этой задачей. Я говорю людям то, что они хотят услышать, начиная с четырех лет. Для меня это так же естественно и легко как дышать. Я могу глотать дерьмо и сосать хуи как лучший в своем деле.
— Ладно, ясно, — требовательно произносит ее лоб, — а что же ты тогда имел в виду?
Следуя ее примеру, я тоже прячу руки в карманы.
— Я просто пытался сказать, — говорю я ей, — что хочу облегчить тебе работу, насколько смогу. Я работал в нескольких кофешопах и помню, как это раздражает — когда за каждым твоим шагом следит новичок. Поэтому ты мне сразу дай знать, если начну тебе мешать. Но прямо сейчас я буду делать все, что ты скажешь, как скажешь, без проблем.
Она наконец-то немного поднимает голову, и теперь я впервые вижу, что у нее зеленые глаза, разительно контрастирующие с загорелой кожей и короткими темными волосами.
— Ладно, договорились, — говорит она, машинально поднимая руку и теребя маленькую сережку в верхнем хряще ее левого уха. — Тогда покончим с этой вводной хренью. Нам нужно приготовить сэндвичи к обеду. Пошли.
Я прохожу следом за ней за стойку, а оттуда — в тесную, пропитанную потом, вонючую кухоньку. Она достает двадцать пять багетов из двухстворчатого огромного холодильника из нержавеющей стали. Мне велят разрезать каждый из багетов вдоль. Начнем с этого.
Время тянется безумно медленно. Рафи и Элайна не позволяют мне делать кофе или заканчивать какие-либо из блюд, так что я застрял на кухне, отмывая каждый ее уголок — создается впечатление, что тут этим не занимались лет пять. Я уже нашел столько дохлых тараканов и крысиного дерьма, сколько за всю жизнь не видел. Я, блин, с трудом борюсь с тошнотой — и это я, паренек, который жрал из мусорок, чтобы выжить.
Остальная часть этого заведения выглядит достаточно приятно — много свободного пространства и света, высокие потолки и бетонные полы. Думаю, что изначально здесь был старый амбар или что-то вроде того. По стенам развешены кривые, но душевные студенческие рисунки, а в углу сооружена сцена, предназначенная для вечеров свободного микрофона и выступлений музыкальных групп по выходным. В кофешопе пропагандируется использование натуральных продуктов и справедливые цены на кофе. Здесь даже есть веганская выпечка и десерты. Среди посетителей, в основном, ребята из колледжа — хипстеры в зауженных джинсах, оставляющие снаружи свои велосипеды. Кроме того, среди местного контингента встречаются пожилые люди - женщины с длинными, седыми волосами, в мешковатых, бесформенных нарядах, мужчины с хвостиками, в сандалиях, которые выглядят так, словно приземлились в Чарльстоне по ошибке, по пути в Беркли или Сан-Франциско — словно Колумбы, нашедшие Багамские острова вместо пути в Азию.
Разумеется, иногда сюда забредают и типичные южане, смущенно разглядывающие меню. Был даже один пузатый, гладко выбритый, рыхловатый мужик с заметным, выразительным южным акцентом, который отвесил оплеуху своему сыну из-за того, что тот баловался в очереди. Когда я спросил Элайну можем ли мы отказаться обслуживать посетителя, она только скривила лицо и велела мне валить обратно на кухню, отскребать посуду в мойке за огромным холодильником.
Но в конце концов, на часах восемь. Элайна объясняет мне кое-что насчет процедуры закрытия, а потом велит собрать весь мусор и отнести его в мусорный контейнер. Я яростно сражаюсь с черными вонючими пластиковыми мешками, мокрыми из-за остатков кофе и других напитков, и вынужден практически волочь их за собой по земле, когда открываю дверь эвакуационного выхода. Солнце почти село, но на улице по-прежнему пиздец, как жарко, и с меня струями льется пот, стекая на плавящийся асфальт. Я внезапно вспоминаю, что Сью Эллен сегодня пробудет на занятиях до десяти тридцати, так что даже после того, как я покончу с делами здесь, все равно буду один.
Мусор с грохотом ударяется о стенки контейнера, и я подпрыгиваю, хотя и должен был ожидать шума. Воздух режет легкие, во рту металлический привкус. Если бы я мог сейчас заорать, то заорал бы.
Но на деле я просто хрипло шепчу себе под нос:
— Блять, Ник, блять. Это твоя жизнь. Это твоя гребаная жизнь.